Когда все заканчивается, удается впервые посмотреть на небо - кусочки голубого, невероятно светлого спокойствия. Иногда его застилает дым и все еще кружащийся пепел, но есть эти маленькие просветы – а, значит, мир продолжает существовать. Их жизнь продолжается. Их – только нужно собрать силы, собрать волю и узнать, кого – их. Найти силы пошевелить рукой – она ведь еще на месте, - перевернуться и чуть приподняться, хотя боль давит, удерживая на месте. Но не получается, зато тишина уходит. Сначала это всего лишь шум в ушах, потом мерный гул, переходящий в отдельные звуки: скрежет оборванных балок, стоны, вплетающиеся в тихий вой ветра, - потом все громче и громче – кажется, тишина была миражом, за которым на мгновение скрылась боль победы. По-бе-да. Попробовать на вкус это слово, почувствовать его, ощутить радость. Но нет. Усталость, боль и страх – страх узнавания цены победы. Цена будет низкая, он уверен: что их жизни по сравнению с дальнейшим существованием этого мира, а другого он и не просил никогда. Но есть маленькое сомнение, оно грызет его сердце – а победили ли? Точно победа? Или финал, кульминация, вступление, середина, следующий шаг…
- Еще один шаг, еще чуть-чуть, - и юноша осторожно направляет ребенка в комнату. - Можешь открыть глаза. Мальчишка лет десяти с нетерпением стаскивает повязку. Сначала взгляду не за что зацепиться: их уютная комнатка кажется такой же, да, точно такой же – кроме разве что… - Мана! – ребенок резко оборачивается и кидается на шею старшему брату. – Откуда? Как ты смог? - Ну, это не совсем мой подарок, - Мана растерянно проводит рукой по своим волосам. – Откуда нам. Просто я рассказал о твоем желании – ты ведь у нас талант. И здорово, что нашелся человек, который это оценил. Но, кажется, что его младший братишка не слышит уже ничего, он с сияющими глазами, стараясь не дышать, чуть касаясь пальцами, водит ладонями по новому фортепьяно. - Красивое какое! Мана! – ребенок с благоговением притрагивается к крышке. – Спасибо! А кто это подарил? Мана улыбается и указывает рукой на кресло у стены: его братишка как всегда, увлекшись чем-то одним, не замечает ничего вокруг. - Познакомься, это очень известная личность в Лондоне, он меценат и поддерживает молодые таланты – господин Тысячелетний. - Молодой человек, я слышал у вас невероятная способность к музыке… И младший брат Маны осторожно с опаской и любопытством жмет протянутую ему руку.
Руки совершенно не слушаются, хотя, кажется, он кричит им, чтобы те двигались. Не удается даже пальцем пошевелить. Он облизывает губы и прислушивается: вот как звучит победа - не фанфарами, не торжественным маршем, она звучит шипением ветра, стоном разрушающегося здания, одинокими мыслями и болью, которая, казалось, стала привычной частью его существования.
Новая жизнь началась с боли, заставляющей кататься по полу, до крови раздирая себе кожу, кричать что-то непонятное, но очень сокровенное, глубинное и, как кажется, истинное. Эта истина проникает, смешивается с кровью, дергает за нервы и вплетается в сознание, разрушая старые знания, неправильные знания. Истина, требующая уничтожения, разрушения – он бы разгромил стены этой жуткой, маленькой и теперь уже такой ненужной, пропитанной ложью комнаты, но вот только сильные руки сдерживают, не дают разбить рамки, и кто-то шепчет: «Все хорошо, все хорошо, все обязательно будет хорошо». И ничего не существует сейчас, ничего кроме этих рук, этих слов, этой боли и темной фигуры в углу. - Он талантливый. С ним ничего не случится, зато он станет Единственным Музыкантом, который напишет партитуру для целого мира.
Победа обернулась безвременьем: он совершенно потерян в этой придуманной системе подсчета мгновений. Сколько уже шелестит сгоревшими страницами ветер, сколько кругов описала та балка, и сколько ей еще осталось, прежде чем она упадет на него, сколько облаков проплыло в просветах, сколько далекое небо безразлично смотрит на этот итог? Впрочем, здесь не нужно время. Здесь нужны силы, чтобы встать, чтобы узнать цену. Но, кажется, их он тоже потерял.
- Мана, я не понимаю этого. – Мальчишка недовольно захлопывает книгу. - Такова человеческая природа. – Мана аккуратно подсаживается на кровать к брату и поправляет сползшее одеяло, забирая очередную философскую книгу, отмечая про себя, что пора бы раздать кому-нибудь книги со сказками – в этом доме они больше не нужны. – Не надо думать о таком на ночь. - Нет, все же! – его брат стал упрямым, когда это произошло? – Мана, люди – как они могут создавать шедевры, но оставаться при этом столь жалкими созданиями? Презрение - тоже новая черта, Мана грустно улыбается и как всегда гладит младшего по голове. - Твои слова – зазнайство. Человек прекрасен в своей сущности, но все люди разные. Подросток сильнее натягивает одеяло: - Почему? Они ведь разрушают этот мир, который им достался даром. Остается только вздохнуть: такие разговоры – теперь уже не редкость, они заменили сказки на ночь, иногда они заменяют остальные беседы, и все чаще становятся единственной темой. Брат изменился. Весь мир ему заменила маленькая комнатка с фортепьяно, и все чаще он посещает господина Тысячелетнего, взявшего на себя ответственность за его воспитание. - Я не знаю всех тайн природы человеческой. Спи, братишка, я не знаю, почему мы все другие. Для вас – такие другие. Уходя из комнаты, Мана отчетливо осознает, что завтра любимый брат не вернется из роскошного поместья в самом центре Лондона, и что завтра он собственными руками с помощью лома разломает уже старое фортепьяно.
А еще через пару взмахов балки пришло понимание: кажется, он теперь один. Один. Это слово тоже можно попробовать на вкус: чуть шевельнуть губами и попытаться произнести. Но и на это он не способен. Можно лишь смотреть на небо и отсчитывать обороты разрушенного перекрытия, прислушиваясь к своему новому одиночеству, пытаясь понять, как теперь быть дальше без части своей души. Но понимание своей маленькой победы – да победы ли - не приносит никаких чувств, не отдается радостью или грустью, быть может, только растерянность примешивается к созерцанию неба и воспоминаниям, обрывки которых до сих пор, словно отголоски чего-то родного и своего, вспыхивают яркими картинками в калейдоскопе, вспыхивают и исчезают.
Старый домик, радость от возвращения брата, первое выступление и сразу зачисление в школу для одаренных детей, внимательный взгляд директора и предложение заниматься с самыми лучшими учителями, роскошное поместье и первый бал, который он провел за бархатной шторой, боясь выйти, боль и ничего кроме боли, а за ней злость и ярость для всего мира, уход и разломанный подарок у сожженного дома, книги, партитуры, правда и тихий вой в белой комнате, которая окрасилась кровью… и ничего, больше ничего и никогда. Лишь сильные руки, удерживающие на месте, лишь шепот: «Все хорошо, все хорошо», - и надвигающиеся тени.
Тени, выскользнувшие из пыльной завесы, склонившиеся над ним, что-то беспокойно обсуждали, а в голове продолжал звучать все тот же шепот: «Спи, братишка…», - и можно закрыть глаза. В конце концов, у него будет - эта уверенность наполняет спокойствием - все бесконечное множество мгновений, чтобы сделать следующий шаг.
-
-
13.11.2009 в 19:56Когда все заканчивается, удается впервые посмотреть на небо - кусочки голубого, невероятно светлого спокойствия. Иногда его застилает дым и все еще кружащийся пепел, но есть эти маленькие просветы – а, значит, мир продолжает существовать. Их жизнь продолжается. Их – только нужно собрать силы, собрать волю и узнать, кого – их. Найти силы пошевелить рукой – она ведь еще на месте, - перевернуться и чуть приподняться, хотя боль давит, удерживая на месте. Но не получается, зато тишина уходит. Сначала это всего лишь шум в ушах, потом мерный гул, переходящий в отдельные звуки: скрежет оборванных балок, стоны, вплетающиеся в тихий вой ветра, - потом все громче и громче – кажется, тишина была миражом, за которым на мгновение скрылась боль победы.
По-бе-да. Попробовать на вкус это слово, почувствовать его, ощутить радость. Но нет. Усталость, боль и страх – страх узнавания цены победы. Цена будет низкая, он уверен: что их жизни по сравнению с дальнейшим существованием этого мира, а другого он и не просил никогда. Но есть маленькое сомнение, оно грызет его сердце – а победили ли? Точно победа? Или финал, кульминация, вступление, середина, следующий шаг…
- Еще один шаг, еще чуть-чуть, - и юноша осторожно направляет ребенка в комнату. - Можешь открыть глаза.
Мальчишка лет десяти с нетерпением стаскивает повязку. Сначала взгляду не за что зацепиться: их уютная комнатка кажется такой же, да, точно такой же – кроме разве что…
- Мана! – ребенок резко оборачивается и кидается на шею старшему брату. – Откуда? Как ты смог?
- Ну, это не совсем мой подарок, - Мана растерянно проводит рукой по своим волосам. – Откуда нам. Просто я рассказал о твоем желании – ты ведь у нас талант. И здорово, что нашелся человек, который это оценил.
Но, кажется, что его младший братишка не слышит уже ничего, он с сияющими глазами, стараясь не дышать, чуть касаясь пальцами, водит ладонями по новому фортепьяно.
- Красивое какое! Мана! – ребенок с благоговением притрагивается к крышке. – Спасибо! А кто это подарил?
Мана улыбается и указывает рукой на кресло у стены: его братишка как всегда, увлекшись чем-то одним, не замечает ничего вокруг.
- Познакомься, это очень известная личность в Лондоне, он меценат и поддерживает молодые таланты – господин Тысячелетний.
- Молодой человек, я слышал у вас невероятная способность к музыке…
И младший брат Маны осторожно с опаской и любопытством жмет протянутую ему руку.
Руки совершенно не слушаются, хотя, кажется, он кричит им, чтобы те двигались. Не удается даже пальцем пошевелить. Он облизывает губы и прислушивается: вот как звучит победа - не фанфарами, не торжественным маршем, она звучит шипением ветра, стоном разрушающегося здания, одинокими мыслями и болью, которая, казалось, стала привычной частью его существования.
Новая жизнь началась с боли, заставляющей кататься по полу, до крови раздирая себе кожу, кричать что-то непонятное, но очень сокровенное, глубинное и, как кажется, истинное. Эта истина проникает, смешивается с кровью, дергает за нервы и вплетается в сознание, разрушая старые знания, неправильные знания. Истина, требующая уничтожения, разрушения – он бы разгромил стены этой жуткой, маленькой и теперь уже такой ненужной, пропитанной ложью комнаты, но вот только сильные руки сдерживают, не дают разбить рамки, и кто-то шепчет: «Все хорошо, все хорошо, все обязательно будет хорошо». И ничего не существует сейчас, ничего кроме этих рук, этих слов, этой боли и темной фигуры в углу.
- Он талантливый. С ним ничего не случится, зато он станет Единственным Музыкантом, который напишет партитуру для целого мира.
Победа обернулась безвременьем: он совершенно потерян в этой придуманной системе подсчета мгновений. Сколько уже шелестит сгоревшими страницами ветер, сколько кругов описала та балка, и сколько ей еще осталось, прежде чем она упадет на него, сколько облаков проплыло в просветах, сколько далекое небо безразлично смотрит на этот итог? Впрочем, здесь не нужно время. Здесь нужны силы, чтобы встать, чтобы узнать цену. Но, кажется, их он тоже потерял.
- Мана, я не понимаю этого. – Мальчишка недовольно захлопывает книгу.
- Такова человеческая природа. – Мана аккуратно подсаживается на кровать к брату и поправляет сползшее одеяло, забирая очередную философскую книгу, отмечая про себя, что пора бы раздать кому-нибудь книги со сказками – в этом доме они больше не нужны.
– Не надо думать о таком на ночь.
- Нет, все же! – его брат стал упрямым, когда это произошло? – Мана, люди – как они могут создавать шедевры, но оставаться при этом столь жалкими созданиями?
Презрение - тоже новая черта, Мана грустно улыбается и как всегда гладит младшего по голове.
- Твои слова – зазнайство. Человек прекрасен в своей сущности, но все люди разные.
Подросток сильнее натягивает одеяло:
- Почему? Они ведь разрушают этот мир, который им достался даром.
Остается только вздохнуть: такие разговоры – теперь уже не редкость, они заменили сказки на ночь, иногда они заменяют остальные беседы, и все чаще становятся единственной темой. Брат изменился. Весь мир ему заменила маленькая комнатка с фортепьяно, и все чаще он посещает господина Тысячелетнего, взявшего на себя ответственность за его воспитание.
- Я не знаю всех тайн природы человеческой. Спи, братишка, я не знаю, почему мы все другие. Для вас – такие другие.
Уходя из комнаты, Мана отчетливо осознает, что завтра любимый брат не вернется из роскошного поместья в самом центре Лондона, и что завтра он собственными руками с помощью лома разломает уже старое фортепьяно.
А еще через пару взмахов балки пришло понимание: кажется, он теперь один. Один. Это слово тоже можно попробовать на вкус: чуть шевельнуть губами и попытаться произнести. Но и на это он не способен. Можно лишь смотреть на небо и отсчитывать обороты разрушенного перекрытия, прислушиваясь к своему новому одиночеству, пытаясь понять, как теперь быть дальше без части своей души. Но понимание своей маленькой победы – да победы ли - не приносит никаких чувств, не отдается радостью или грустью, быть может, только растерянность примешивается к созерцанию неба и воспоминаниям, обрывки которых до сих пор, словно отголоски чего-то родного и своего, вспыхивают яркими картинками в калейдоскопе, вспыхивают и исчезают.
Старый домик, радость от возвращения брата, первое выступление и сразу зачисление в школу для одаренных детей, внимательный взгляд директора и предложение заниматься с самыми лучшими учителями, роскошное поместье и первый бал, который он провел за бархатной шторой, боясь выйти, боль и ничего кроме боли, а за ней злость и ярость для всего мира, уход и разломанный подарок у сожженного дома, книги, партитуры, правда и тихий вой в белой комнате, которая окрасилась кровью… и ничего, больше ничего и никогда. Лишь сильные руки, удерживающие на месте, лишь шепот: «Все хорошо, все хорошо», - и надвигающиеся тени.
Тени, выскользнувшие из пыльной завесы, склонившиеся над ним, что-то беспокойно обсуждали, а в голове продолжал звучать все тот же шепот: «Спи, братишка…», - и можно закрыть глаза. В конце концов, у него будет - эта уверенность наполняет спокойствием - все бесконечное множество мгновений, чтобы сделать следующий шаг.
-
-
13.11.2009 в 20:26Пробрало, пробило, жжется. Грустно. Текст чувствуется.
Спасибо вам, автор. Большое и сердечное.
Заказчик
-
-
13.11.2009 в 22:38автор
-
-
21.11.2009 в 19:44-
-
21.11.2009 в 20:20автор.